ОСТРОВ А
Так, как было, здесь уже не будет, – считает бывший артековец, писатель Дмитрий Быков
Почти все люди, которых я любил, умерли или уехали, а иные переменились до полной неузнаваемости; почти все места, где мне было хорошо, превратились черт-те во что, даже оставаясь формально прежними. Лучшим местом на свете был для меня Артек, но от того Артека, который я любил, мало что осталось.
 Умер Владимир Вагнер – душа Международного детского центра, лучший вожатый, воспитатель и режиссер; умер Михаил Сидоренко, протащивший Артек через девяностые; разъехались по всей Украине вожатые, с которыми я работал на кинофестивалях и пил крымское вино в общежитии «Олимпийское»; собственное восьмидесятилетие Артек встречает грандиозным скандалом – на его реконструкцию было выделено сто миллионов долларов, но Виктор Цоклан, его бывший генеральный, этих денег не получал... а украинская прокуратура утверждает, что получал – пятьсот тысяч из ста миллионов, — но истратил не на то... Цоклан, с моей скромной точки зрения, был хорошим генеральным – он честно старался вернуть Артеку престиж и статус, а о финансовых скандалах судить не мне. Однако сейчас в Артеке новый руководитель – Ольга Гузар, с ее именем связываются новые надежды, и мне не хотелось бы омрачать ее первые шаги на посту руководителя необоснованным скепсисом.
На своей первой пресс-конференции она сказала, что «политика чудовищно жестока» и что «на Артек вылит поток негативной информации, которой он не заслуживает».
Конечно, не заслуживает. Но наивно было бы надеяться, что Артек в прежнем своем виде убережется на постсоветском пространстве, в котором деградирует все без исключения.
Я застал Артек советским... хотя советским, собственно, он не был никогда. Это было отдельное государство, огромное, изолированное от остального мира. Там не было идеологического диктата, дозволялись небывалые вольности, там, в отличие от большинства пионерских лагерей, был комфорт и не было муштры, и даже на зарядку ходить было необязательно, не говоря уж об «абсолюте» – тихом часе, которого почти никто не соблюдал.
Артек был построен для детской элиты – элиты не по праву рождения и родства, а по таланту. Эти дети отбирались очень тщательно: лучшие певцы, лучшие художники, молодые журналисты... Надя Рушева, девочка-вундеркинд, четырнадцатилетняя гениальная художница, попала в Артек и вспоминала эти дни как лучшие в жизни. Да и кто из тогдашних вундеркиндов миновал эту странную детскую страну, Телемскую обитель, где никто никого не угнетал и всякий делал, что захочет? Все-таки советская детская элита вовсе не была насквозь идеологизированной. Это вовсе не были юные карьеристы (хотя и такие случались) – это были просто талантливые дети, которым, как всем талантливым детям, в среде ровесников было непросто. Здесь их умели уважать. С ними работали. Их учили адаптироваться к коллективу, лазить по скалам, плавать в море, — здесь все было для них, и артековцы приезжали сюда в гости к своим вожатым годы и годы спустя, жили в том же «Олимпийском» на балконах, сами записывались в вожатые...
Катастрофой стал распад Союза, когда Артек вдруг оказался украинским, хотя до этого был... даже не всесоюзным, а просто каким-то отдельным. Была такая страна, которую все пятнадцать республик содержали и снабжали, как могли, но законы в ней действовали особые, как в шестнадцатой. Тут царил самый настоящий идеализм, возможный только в замкнутом пространстве, на лоне идеальной природы. Я впервые приехал в Артек проводить журналистскую смену, в девяностом году, и полюбил этот восьмикилометровый кусок побережья той любовью, которая случается раз в жизни. Здесь было мое место на земле, здесь пели те песни и читали те книги, что нужно, здесь не было дешевой и сектантской «коммунарской» романтики, детей не учили ненавидеть взрослых, а напротив – учили их понимать («потому что, — писала Цветаева, — они были вами, а вы будете ими»). Пелевин сказал однажды, что в Артеке спрятались боги Эллады, когда им пришлось спуститься с Олимпа. И этот удивительный остров – его газета так и называлась «Остров А» – в самом деле очень напоминал мифическую, блаженную Грецию. Там не было регулярных парков – паркам позволяли дико и прекрасно разрастаться; море было чистым, как на заре мира. Может быть, ко всему добавлялось еще смутное гибельное очарование – понятно было, что в нынешних временах все это ненадолго... Планы создания «Артекленда», по образцу «Диснейленда», ходили уже тогда. Ничего более романтического, прекрасного, обреченного, чем Артек в девяностые, представить себе невозможно. Нельзя было не замечать, что он становится все более провинциальным, что отдавать его на откуп Украине и только Украине несправедливо – она ничем не заслужила такого бремени, не выдерживала ее, и талантливых детей на десять лагерей там не набиралось. В Артек поехали «социальные дети» – чернобыльцы, трудные подростки, и это, конечно, правильно, но ограничиваться этим... Нет, проходили, конечно, и балетные, и журналистские смены – много всего; даже кинофестиваль остался, детский, настоящий, хотя программа его и портится год от года, — но все это уже далеко не тот детский рай, которым он был задуман. Не тот заповедник, где растили Идеальное Будущее. Не тот остров коммунизма, с музеями космоса и крымской природой, с аллеей Саманты Смит и Пушкинским гротом, с Шаляпинской скалой и Генуэзской крепостью. От Артека осталась громкая слава и лучшие наши воспоминания – сам он, увы, менялся необратимо.
Наверное, в этом есть смысл. Наверное, это стимул заниматься собой, а не ездить по стране и не копить впечатления. Ездить стало почти некуда – везде одно и то же.
Вот и нечего питать иллюзии. Но смысл этот горек, безрадостен, и я не верю, что из детей, не видевших настоящего идеализма, может вырасти что-нибудь путное. Это очень смешно – петь под гитару у костра или участвовать в олимпиаде по литературе, но зачем-то это нужно. Ребенку надо, чтобы его любили просто так, чтобы было место, где он чувствует себя центром вселенной. В Артеке так оно и было. Может, и будет. Хотя мне с трудом верится, что без России он когда-нибудь станет прежним, при всем почтении к педагогической мысли современной Украины. Я отдал бы весь Крым за право России участвовать в жизни Артека, содержать его, помогать ему, отправлять туда детей, заново творить его мифологию и выдумывать новшества. Но, похоже, и в самой России никто не рвется помогать Артеку – у нас, в конце концов, есть «Орленок»... а дети элиты предпочитают Турцию... а что до «социальных детей», то они, вероятно, перебьются и без моря...
Артеку исполняется восемьдесят лет. В 1925 году Зиновий Соловьев собрал первую смену на месте нынешнего Морского – домик, с которого начался Артек, цел и поныне.
Морской недавно реконструирован – этот лагерь, всегда становившийся первой жертвой штормов, выглядит теперь замечательно. Конечно, тогдашний Артек не имел с нынешним ничего общего – была большая дикая бухта от Аю-Дага до Суук-Су, а в самом Суук-Су был санаторий, а дальше шел маленький поселок Гурзуф, любимый российской интеллигенцией за дешевизну... Соловьев обожал Крым, был фанатиком морских купаний и горных прогулок, и благодатная местная почва делала свое дело: дети крепли на глазах, а больше всего их восхищала именно таинственность окружающего. Не было асфальтовых дорожек – были каменистые тропы, усеянные кедровыми иглами; спали в палатках; встречали рассвет в море. Пляж тоже был дикий, галечный, суровый. Вся эта романтика в Артеке сохранялась – его никогда не зализывали; он оставался таинственным и даже опасным. И хотя за каждым ребенком смотрели в четыре глаза, можно было убежать на Аю-Даг, спрятаться, искать сокровища... Столько сказок, сколько было в Артеке, я не слышал нигде, потому что каждое поколение пионеров сочиняло про эти места свои легенды, страшилки и песни. Соловьевская традиция не прерывалась – здесь не тряслись над ребенком, а уважали его и доверяли ему.
Тот, кто побывал в Артеке, больше нигде не мог быть счастлив вполне: «Нам целый мир чужбина».
Не хочу, чтобы это звучало старческим нытьем: в конце концов, если на моих глазах ушла в прошлое целая Атлантида, это еще не превращает меня в старика. Но вот о чем я думаю. Недавно у меня был спор с умным, хорошим критиком – он утверждал, что в девяностые ничего страшного не произошло, страна двигалась нормальным курсом, могло быть хуже... Наверное.
Хуже всегда может быть – нам ли, выросшим в России, не знать этого? Можно простить многое, и даже распад Союза, наверное, с известной точки зрения был неизбежен.
Но Артек – душу этой страны, чуть ли не единственное хорошее, что в ней было, — нельзя было отдавать распаду и делать жертвой разборок. Впрочем, лучшее всегда гибнет первым.
Я все равно поеду в Артек, как езжу каждый год. И надеюсь, что у нового артековского руководства все получится – глаза у этих людей, по крайней мере, живые. И по случаю восьмидесятилетия Артека я прежде всего радуюсь – ведь он уцелел, а мог быть продан под базу отдыха для офисной молодежи...
Но так, как было, здесь уже не будет. По крайней мере пока. Пока общество в очередной раз не поймет, что без идеализма дела не делаются.
Дмитрий БЫКОВ
(«Вечерняя Москва», №106 (24151) от 16 июня 2005 года)
***
ВЕРНУТЬСЯ В ОБЗОР ПРЕССЫ
|
